фoтo: Из личнoгo aрxивa
— Вы днями сгoрaeтe нa рaбoтe. Кoгдa-нибудь живeтe в свoe удoвoльствиe?
— В нoвoгoдниe бeзумныe дни мы с жeнoй Тaтьянoй нeмнoгo тaк и пoжили. Oнa кoгдa-тo придумaлa, и с тex пoр мы в мoй дeнь рoждeния уeзжaeм в гoры. Причeм мы нa лыжax нe кaтaeмся! Мы прoстo живeм в гoрax… В кoнцe кoнцoв я смирился с тeм, чтo рaбoтa, кoтoрую я выбрaл, и eсть жизнь. В кинo пoчти у всex тaк, ктo всeрьeз этим зaнимaeтся. Пoэтoму дни свoи нaдo прoживaть нe угрюмo, пoнимaть, чтo этo и eсть жизнь и другoй нe будeт.
— Гoтoвитeсь к прeдстoящeму юбилeю?
— Oбычнo в этoт дeнь я смывaюсь. Думaю, чтo юбилeй мoй прoйдeт в рaбoчeм пoрядкe. Кoгдa-тo я вooбщe oтрицaл дни рoждeния, нe oтмeчaл иx. A пoтoм пoнял, чтo oни вaжны мoим рoдитeлям. Нo ни рaзу в жизни я нe устрaивaл пышныx юбилeeв — ни в 50, ни в 60. Мeня этo привoдит в ужaс. Трeпeтa нe испытываю, думаю о том, как бы все это пережить и войти в нормальное русло жизни.
«У меня был ансамбль, который назывался «Машина времени»
— В Москву приехал с театром Николай Коляда, собрались люди, и неожиданно зашел разговор о Свердловске. Вспомнили вас, Балабанова, «Наутилус Помпилиус». Что это за котел был?
— Все по Гумилеву. Пассионарный луч пришел из космоса и ударил в эту точку. Рационально это объяснить невозможно. Мне повезло, что в тот момент я поступил в Свердловский архитектурный институт. Оттуда многие вышли, включая Славу Бутусова. Архитектурный институт тогда только родился, и его энергетика — молодая, революционная — вполне объяснима. Все ходили в кино, читали Камю и Кафку. Практически тогда и зародился рок. Я тоже играл на гитаре. У меня был ансамбль, который назывался «Машина времени». О Макаревиче мы ничего не слышали. Потом на его передаче я рассказал эту историю.
— Каждый существовал сам по себе?
— Мы встречались на вечерах, самодеятельных рок-концертах. Я хоть и закончил архитектурный, уже снимал кино. А Бутусов с компанией учился в институте позже. Они же у меня в «Зеркале для героя» впервые появились, а до этого были подпольными музыкантами. Их слушали на кассетах. Рок-н-ролл неистребим. Он всегда в тебе. Рок-клуб образовался где-то в начале 80-х. Александр Пантыкин был у меня композитором на нескольких картинах. Сценарист Надя Кожушаная и будущий режиссер анимационного кино Оксана Черкасова тоже в архитектурном учились. Он многих породил. Аудитория была очень активная, способная к творчеству и его восприятию. Это была супница, в которой варился густой бульон.
фото: Из личного архива
Владимир Хотиненко в студенческие годы.
— Владимир Xотиненко поры «Зеркала для героя» и теперешний — два разных человека?
— Радикально я не изменился. Мои идеалы остались прежними. Почему я люблю эту картину? Потому что это своего рода автопортрет. Дальше были приобретения, опыт жизни. Он иногда может больше мешать, чем помогать. Опыт — опасная штука. Это наезженная колея.
— У многих осталась трещина от разрыва Миндадзе и Абдрашитова. Так и вас развела судьба с драматургом Валерием Залотухой. Насколько отличается жизнь с ним и после него?
— Мы с Валерой Залотухой были одно целое. С тех пор у меня драматурга не было, и я решал задачи другими способами. Мы были братья по сути. Но даже братья ссорятся. Разногласия среди творческих людей — дело обыкновенное. С Надей Кожушаной мы вместе делали «Зеркало для героя», но разругались на картине. Слава богу, успели помириться до ее ухода. А с Валерой не ссорились никогда. У нас состоялся мужской разговор один на один. В нем нет ничего секретного. Он сказал, что хочет попробовать самостоятельно реализовать свои идеи. Я ему тогда честно сказал: «Валера, режиссура — это не твое». Но он ответил: «Я попробую». И снял документальные фильмы, вполне приличные. Но его дело — писать сценарии. Мне его не хватает сильно, потому что мы с ним были одной крови. Явственного кризиса не было, чтобы мы пришли, сели и не знали, что делать. Нюансов может быть множество. Правды теперь уже никто не узнает. Каждый пробует что-то новое. У меня таких возможностей открылось много. Я смог поработать в разных направлениях, которые, может быть, для него были бы неприемлемы. На картине «72 метра» мы окончательно расстались. Был смешной эпизод. Я под себя что-то переделывал. Так было всегда — и на «Макарове», и на «Мусульманине». Придумал золотую рыбку и чайку — важные для меня образы. В небе и воде — в среде, где души обитают, а моряки служат. Ему страшно это не понравилось. Он мне этого не говорил, но я прочитал в его интервью, что Xотиненко чего-то там навыдумывал. А потом мы пишем музыку с Эннио Морриконе и у него берут интервью, в котором он говорит прямо противоположное, про замечательные образы рыбки и чайки. Я не говорю, что его мнение для меня более авторитетное, просто это забавно. У Валеры было гиперчувство правды жизни. Мой отец строил дом; гвозди по ночам ковал на заводе, а потом выносил, то есть воровал. И Валера придумал в «Мусульманине» для Нины Усатовой фантастическую фразу, до сих пор пробирающую до мурашек: «И кровать, на которой я тебя родила, тоже из ворованных досок». Какой нужно обладать природой таланта, чтобы написать такие слова.
— «Мусульманин» снят давно. И то, что дремало когда-то, вышло наружу.
— «Мусульманин» сейчас актуальней, чем тогда. В новом контексте и смыслы новые открываются. Мы уже все пережили, а тогда была картина-предчувствие. К сожалению, ее почему-то не показывают, а делать это надо. С одним каналом даже заключили договор, но фильм передумали показывать.
— Насколько вы свободный человек? Много ли запретов в творчестве?
— Мне нельзя что-то запретить. Но в кинопроизводстве участвует много людей, это искусство коллективное, и оно требует определенных компромиссов. В кодексе Xейса был запрет, касающийся продолжительности поцелуя. И Xичкок снял самый длинный в истории кинематографа. Герои целовались, потом о чем-то говорили, опять целовались, шли и опять целовались. Он пошел на компромисс, но решил его художественным образом. Когда я снимал фильм «Поп» — а он все-таки про церковь, — была единственная просьба не воспроизводить целиком обряд крещения на экране.
— Неизвестно, что бы теперь было. Происходящее между культурой и религией принимает несусветные формы.
— В «Попе» самым сложным был вопрос отношения к историческому эпизоду, связанному с Псковской миссией. Он долго скрывался. Тема предательства для нас болезненна всегда и будет важной еще долгое время. Грань между исполнением долга и тем, что можно назвать изменой, — самый сложный и интересный для меня вопрос. И не все согласились со мной, поскольку считали, что в Псковской миссии все предатели, и точка. Сейчас мощная провокативная тенденция. Я-то против актуализаций Вагнера. Тут, правда, трудно отделить зерна от плевел. Провокация для чего? Ради чего-то художественного? Микеланджело нарисовал «Страшный суд» в Сикстинской капелле, а это вообще-то церковь — и вдруг голые все. Сам он отказался что-то переделывать, и за него в мягкой манере подрисовали набедренные повязки. В Риме есть храм, где стоит скульптура Христа с крестом в рост человеческий. Микеланджело вылепил его обнаженным. Потом Христу сделали бронзовую набедренную повязку, существующую отдельно от него. Внутренний конфликт между искусством и церковью существовал всегда. Было бы любопытно проследить историю их взаимоотношений. Странно, почему Босх не был проклят церковью. У нас никто еще не приблизился к тому, что нарисовано у него.
фото: Из личного архива
Свердловск. 1976 год перед дипломом.
«Владимир Ильич как закрытая консервная банка, которую хочется вскрыть»
— Вызывает много эмоций и все, что связано с толкованием истории. А вы взялись за большой проект к 100-летию Октябрьской революции.
— Наш фильм «Меморандум Парвуса» — история поезда, в котором приехал Ленин с группой товарищей в количестве 32 человек на Финляндский вокзал. В школе нам говорили, что никакого поезда не было, и «пломбированного» вагона не было. Сейчас мы знаем, что это не так. Немало серьезных историков считает, что если бы не было этого вагона, то история Российского государства пошла бы по другому пути. У нас есть выдуманные персонажи, и они позволяют гибко относиться к ситуации. Мы можем уходить в область интерпретаций. Есть исторические персонажи и буквальные вещи, которые интересны уже сами по себе, потому что до этого о них просто не говорили. Это зерно, из которого выросло что-то невероятное. Для меня это своеобразное продолжение «Гибели империи». Фантастически интересный материал.
— Фильм будет с размахом или нечто камерное?
— Это достаточно дорогой проект, поскольку исторический. Сейчас даже паровоз стоит дорого. Но того размаха, как в «Гибели империи», не будет. У нас есть отречение Николая II. Все по-разному относятся к этому событию, у нас нашлась своя интересная краска. Это очередное минное поле, на которое я выхожу.
— Сценарий написан на основе архивных материалов?
— Материала много, воспоминаний разных людей о том, как они ехали в этом поезде. Всего сто лет прошло. А мы даже до конца не знаем, кто же все-таки ехал в этом поезде. Был там Радек или нет? Упоминается фамилия человека, про которого никто вообще ничего не знает. Есть письмо, которое все эти люди подписывали, отправляясь в путь, весь список пассажиров. Казалось бы, 32 человека, довольно много свидетелей, но непонятно, кто был до конца. Даже это может стать зоной интерпретаций. Давно уже никто всерьез не касался данной темы. А это для нас важно и будет важно всегда.
— Игорь Угольников тоже собирается делать фильм, посвященный 1917 году.
— Да я думаю, немало людей в эту дверь будет ломиться. Знаю, что собираются снимать про Троцкого. Дело обыкновенное. Юбилей. Но, может, и хорошо, всколыхнется что-то, а то уже многие не помнят, кто есть кто. Немецкие исследователи, и не только они, говорят, что Чингисхан и Александр Македонский — дети по сравнению с Владимиром Ильичем Лениным и тем, что он произвел с миром.
— Кто сыграет Ленина — тайна?
— Пока не хочу озвучивать имя актера. У нас много стереотипов. Из Ленина делают карикатуру. Он как закрытая консервная банка, которую хочется открыть.
— С общественного поприща вы удалились? Вас ведь куда только не прочили, даже на пост Михалкова.
— Нет времени на это. Я знаю, что это точно не мое. Мое — это преподавание. Люблю работать с ребятами, ощущаю пользу для себя безусловную, для них тоже вроде бы достаточно ощутимую.
— У вас и ВГИК, и Высшие режиссерские курсы. Вы что, кровь младенцев пьете?
— Все это мое желание исследовать разное, потому что везде свои способы обучения. Но это то, что я собираюсь в ближайшее время как-то подсократить. Ребята, слава богу, участвуют в съемках.
— У вас? Как вы когда-то работали на площадке у своего учителя Михалкова?
— Опыт площадки бесценный. Ленин в Цюрихе жил рядом с кабаре «Вольтер», где базировались дадаисты. Он играл с ними в шахматы. Это новая среда для Ленина, ставшая предтечей сюрреализма с бредовыми идеями. В Цюрихе до сих пор существует музей, где располагался «Вольтер». И последователи дадаизма считают Ленина продолжателем своих идей. Мои вгиковские студенты придумали дадаистский спектакль и будут его играть в кино. Вот, пожалуйста, замечательное применение сил.
фото: Из личного архива
С женой Татьяной и композитором Эннио Морриконе.
— А ведь когда-то вы сами набирались опыта, работали художником-конструктором на Павлодарском тракторном заводе.
— У меня была пауза между юридическим и архитектурным институтами. Мама устроила меня на завод в бюро эстетики. Там стояли кульманы, работали интеллигентные люди, в основном женщины. Я ходил по цехам и смотрел, как красить станки и цеха, пытался придумывать специальные стулья, на которых можно за токарным станком сидеть. Это было замечательное время. У меня даже остался макет моей покраски цеха. Это был первый шаг в сторону искусства — наивный и незамысловатый.
— Не знала, что вы в юридическом учились.
— Я же карьерист по природе. Хотел закончить юридический, чтобы потом пойти в Институт международных отношений. Это был период, когда я мечтал быть дипломатом. Понимал, что сразу вряд ли примут, блат нужен, поэтому решил начать с юридического, блестяще выучить английский, а потом уж поступить. Но понял, что это совершенно не мое, слинял, поработал на заводе и пришел в архитектурный. Юридический тоже был в Свердловске. Так что я был знаком с городом, когда попал в него во второй раз.
— Вас помотало хорошо с юности.
— Да уж, поколбасило. Родители переехали из Славгорода, с Алтая, когда я закончил шестой класс. Стало быть, мне было лет 13. Сегодня ненароком вспомнил, что к этому времени уйму всяких книг прочитал, вполне взрослых. В нужный момент уехал с родителями из маленького городка Славгорода в более крупный Павлодар. А дальше уж я сам устраивал приключения.
— Всюду рядом с вами жена Татьяна.
— Слава богу, что все эти годы, когда поменялась судьба, я с Танечкой. Она — мой бессменный и жесткий критик, и редактор, и очень меня укрепляет, имеет способность смотреть на то, что я делаю, со стороны. Это не всегда мне нравится, иногда раздражает, но я понимаю, что это необходимо.
— Вы производите впечатление людей, которые нашли друг друга.
— Я чувствую именно так. Даже вообразить не могу свою жизнь без Тани.
