Фoтo: stanmus.ru
Oпeрнaя рeжиссурa дaвнo стaлa нaдeжнoй путeвкoй в мирoвую извeстнoсть. Тaк чтo нeудивитeльнo, чтo Кoнстaнтин Бoгoмoлoв встaл нa этoт путь. Выбoр oрaтoрии Гeндeля — грaмoтный: прeждe всeгo oн свидeтeльствуeт oб oстoрoжнoсти рeжиссeрa (зa Гeндeля никтo oсoбeннo нe вступится — чaй нe Чaйкoвский). Крoмe тoгo, музыку Гeндeля любит испoльзoвaть в кaчeствe сaундтрeкa Лaрс фoн Триер — достаточно вспомнить «Антихриста». А Триер — серьезный объект ревнивого подражания для современного художника, претендующего на лидерство в формировании передовых эстетических принципов актуального искусства: массовый исход зрителя с последнего триеровского фильма, где детально показана деятельность маньяка Джека. Конечно, спектакль на Малой сцене МАМТа не Канны. Но тоже неплохо. Как Эллочка Людоедка вступила в незримое соперничество с миллионершей Вандербильдихой, Богомолов в рифму Триеру создает свой проект об убийствах детей с участием нашего национального Потрошителя — Чикатило.
Для решения этой непростой (если вспомнить, что речь идет о философско-теологической оратории Генделя) задачи был приглашен писатель Владимир Сорокин, написавший «кавертекст» поверх рассудительного и вполне абстрактного либретто кардинала Бенедетто Памфили. Причем в двух уровнях: собственно рерайт русского перевода со смелой корректировкой слов и фраз (вроде «морда» и «челюсти Времени», «сперма, изливаемая миллионами», «гниющая плоть» и пр.), который транслируется в виде бегущей строки над зеркалом сцены, и присочиненные Сорокиным и Богомоловым сюжеты, кои можно прочесть на боковых экранах. Именно в этих сюжетах смачно рассказывается про разные варианты убиения детей, вкус их свежего мозга и другие занятные подробности. Словесные «изыски» типа: «Шел 1984 год. По улице шел Чикатило» — вполне симметричны режиссерским приемам, почерпнутым из передовых технологий КВНа. С одним нюансом: КВН на этот раз вышел уж очень черный. Мальчики, одетые девочками, жеманятся и хлопочут лицами (шоу Регины Дубовицкой нервно курит в сторонке), приглашенные драматические артисты долго трясутся в конвульсиях, а также завывают, старательно изображая психически больных, милая живая собачка жрет кусок мяса, который мать убитой маньяком девочки отрывает от ее растерзанного трупа, лежащего на каталке в морге. При этом мать, если верить строчке перевода, поет следующую фразу: «Стоит только заветриться прелестному плоду Красоты, как он теряет свою привлекательность», — с чем, конечно, трудно не согласиться. А на экране долго висит проекция весьма оригинальной иконы (вниманию православных активистов!) — Мадонна с лицом симпатичного азиата с бородкой держит на руках младенца с отрубленной головой. Понятно, что делается все это из самых добрых намерений: с педофилией Богомолов уже разобрался, теперь вот взялся за детоубийство. В смысле за борьбу с ним. Кто, если не он?
Не обошлось без цитат. Пионеры на экране исполнили фрагмент песни «Крылатые качели». С одной стороны, ее автору Евгению Крылатову, пожалуй, лестно оказаться внедренным в партитуру Генделя, с другой — хочется быть уверенным, что он получил за это авторские. Во всяком случае, упоминание Крылатова в программке отсутствует (вниманию авторского агентства!).
Исчерпав тему детоубийств, спектакль прервался на антракт, предъявив в качестве финала первого акта искрометную пародию на квартет АББА (на музыку Генделя, натурально), которая могла бы принести минимум второе место студентам провинциального вуза на конкурсе самодеятельных капустников.
Во втором акте зрителю предложили не менее забавные истории — теперь уже гомосексуального характера. Они были поданы более изысканно и продемонстрировали, что авторы все-таки способны подняться над штампами масскультуры. Милые мальчики в элегантных костюмах гладили друг другу коленки, кидали нежные взоры на ланиты и чресла, что, впрочем, не спасло и их от впадения в трясучку и конвульсии. Все кончилось плохо. Красоту с хрустом сожрали «челюсти Времени». Бесчувствие восторжествовало, к общей радости создателей спектакля и продвинутых зрителей.
Все эти удивительные события, а также необходимость все время что-то читать отвлекали от музыки Генделя и ее исполнения. К счастью, предсказуемость и однообразность сценического действия позволяла иногда отключаться от него и фокусироваться на слуховых впечатлениях. Тем более что в них было гораздо больше Красоты, нежели Бесчувствия. Ансамбль Questa Musica под управлением Филиппа Чижевского с высочайшим мастерством и вдохновением передал те качества барочной музыки, которые сегодня мы считаем аутентичными: здесь были и прекрасная лирика мелодий, и драйв остинатных ритмических фигур в аккомпанементе, и чистота интонации у скрипок, играющих нон вибрато, и яркие динамические контрасты, и интереснейшие импровизационные соло исторических щипковых инструментов, и безупречный тембровый баланс. Четыре солиста — три контратенора: немец Филипп Матман, два американца корейского происхождения Винс И и Дэвид ЛиКью Ли (Гендель, естественно, писал эти партии для кастратов) и испанский тенор Хуан Санчо, увы, слишком интегрировались в сценическое действие, старательно изображая то дебиловатых девочек, то голубоватых мальчиков. Конечно, было бы заманчиво услышать их вне безудержного режиссерского гарнира. Во втором акте, который поначалу был менее навязчиво обременен капустными приколами, наконец-то обнаружились певческие качества исполнителей. Особенно хорош был Винс И — красивейший голос, длинное дыхание, завораживающая кантилена. Филипп Матман часто грешил недостатками, увы, почти неизбежными при пении фальцетом и микстом: безопорность, неустойчивость интонации, фальшивые ноты и рваное дыхание в юбиляциях. Но все это, конечно, не столь значимо в горящих глазах истинных ценителей его харизматичной женственности. У Ли проскочило несколько киксов при смене регистров — опять-таки нередкое событие при фальцетном пении. Все-таки контратеноры не кастраты, как ни крути. А вот тенор Хуан Санчо, певший своим природным голосом, был замечателен.
Когда-то на обсуждении постановки мейерхольдовской «Пиковой дамы» молодой Шостакович запальчиво заявил, что музыка Чайковского ему не особенно нравится, а потому ему ее не жалко. По большому счету партитуры Генделя тоже не так уж жалко — хотя есть и в ней немало прекрасной музыки, красивой и по-барочному «попсовой». Однако остановится ли дебютант на этом опыте? Или, потренировавшись на убийствах детей под золотые секвенции, он перейдет к более знаковым оперным шедеврам? А вдруг и Сорокину придется по вкусу создание каверов на оперные либретто? И не замахнется ли он, к примеру, на «Евгения» нашего «Онегина»?
