Фoтo: aгн «мoсквa»
Глoбaльнoгo Мaстeрa, мыслящeгo чрeзвычaйнo ширoкo, oбщeствeннoсть дaжe выдвинулa нa Нoбeлeвскую прeмию мирa, кoгдa oнa зaрoдилaсь. Трeтьякoвкa жe пoсвятилa eму грaндиoзную выстaвку: oкoлo 500 экспoнaтoв, из кoтoрыx 400 — живoпись и грaфикa из 24 российских и зарубежных собраний, многое демонстрируется публике впервые. Кураторы разбили экспозицию на серии, уважая стремление художника сохранять на выставках целостность каждого цикла. Только при жизни у Верещагина прошло более 70 персоналок в Европе и Америке, лишь треть — в России. Хотя его бескомпромиссной правдивостью восхищались передвижники, критика и власть художника недолюбливали, считая его картины почти что фотографиями. Современники называли Верещагина кровавым и ужасным. И все это за то, что передавал не парадное лицо войны, а ее изнанку: пот, кровь, жестокость…
фото: Ксения Коробейникова
Прогулка в лодке. 1903.
По представленным на выставке сериям можно определить широкую географию перемещений автора: Туркестан, Индия, Палестина, Япония… Импульсивная натура Верещагина не признавала кабинетного покоя: он постоянно стремился к дальним и опасным путешествиям, где получал заряд впечатлений для свежих творческих замыслов. Что при этом его окружало, о чем он думал, что чувствовал — передают его редкие записи, фотографии, колоритные произведения декоративно-прикладного искусства и этнографические предметы из областей и стран, где работал художник.
Эмблема выставки — самая хрестоматийная его вещь — «Апофеоз войны», но в этом контексте она предстает в новом обличье. К тому же специально к проекту галерея отреставрировала несколько аутентичных рам, на которых Верещагин наказывал багетчикам выводить свои авторские комментарии. Надпись под главной картиной гласит: «Посвящается всем великим завоевателям: прошедшим, настоящим и будущим». Подобного рода комментарии ведут зрителя от прошлого через настоящее в будущее, не констатируя, а предостерегая.
«Туркестанская серия», которую в свое время Павел Третьяков приобрел у художника для галереи, стала ударным сюжетом экспозиции (блестящий рассказ о ней — в фундаментальном каталоге выставки). Но особого внимания заслуживает менее масштабный, зато более трогательный цикл — японский (тем более сейчас Год Японии). В нем Верещагин совсем иной, чем в батальных историях: более утонченный и трепетный. Причем не важно, что в его фокусе — умудренный жизнью буддийский священник, миловидные японки, очаровательные садики или роскошное убранство буддийских храмов. Все они при детальной виртуозности полны поэзии, непривычной для творчества живописца.
фото: Ксения Коробейникова
Синтоистский храм в Никко. 1903.
— Чтобы попадать внутрь храмов и выполнять там зарисовки, Верещагин обращался к русскому посланнику, чиновникам и служителям императорского дворца, — комментирует директор Третьяковской галереи Зельфира Трегулова. — Без официального разрешения многие часто принимали его за шпиона. Был ли он разведчиком — сегодня сложно понять и доказать. Но он оставил интереснейшие наблюдения о Японии и о японских женщинах; среди них, по его словам, красавиц нет, но много прехорошеньких. В этих работах он меняет свою манеру: от реализма к импрессионизму, который, вне всякого сомнения, хорошо знал, прожив долгие годы в Париже. Наверное, увлеченность Японией тоже возникла во Франции, которую на тот момент переполняло все японское: ширмы, гравюры, веера, зонтики… Художник привез их из Парижа и разместил в своей мастерской в Нижних Котлах.
фото: Ксения Коробейникова
Макет ворот мавзолея в Никко.
…Верещагина не раз влекло в Японию, и только в конце жизни, объехав полмира, он добрался до вожделенной страны. Осенью 1903-го, после поездки в Токио, Киото, Никко, написал около двух десятков этюдов с натуры. Многие из них — пастельно-умиротворенные — посвящены мирной жизни японцев. В феврале 1904-го он отправился на Дальний Восток, чтобы участвовать в Русско-японской войне и запечатлеть сцены разгоревшегося пламени военного конфликта. Однако не успел написать ни одной батальной картины… Верещагин погиб при взрыве флагманского корабля «Петропавловск» в Порт-Артуре 31 марта 1904 года.
