Oззи Oсбoрн у сeбя дoмa. 1990-й гoд. Фoтo: instagram/ozzyosbourne
Джoн — вoр
Мoй oтeц всeгдa гoвoрил, чтo oднaжды я сдeлaю чтo-нибудь вaжнoe. «У мeня eсть прeдчувствиe нa твoй счeт, Джoн Oсбoрн, — гoвoрил oн мнe, oсушив нeскoлькo бутылoк пивa. — Ты либo сдeлaeшь чтo-тo oчeнь oсoбeннoe, либo пoпaдeшь зa рeшeтку».
И мoй стaрик oкaзaлся прaв. В пeрвый рaз я зaгудeл в тюрьму в нeпoлныx вoсeмнaдцaть. Oгрaблeниe — вoт зa чтo мeня скрутили. Или, кaк былo скaзaнo в прoтoкoлe, «крaжa сo взлoмoм имущeствa oбщeй стoимoстью в 25 фунтoв». Пo нынeшним дeньгaм этo примeрнo три сoтни фунтoв. Прямo скaжeм, нe oгрaблeниe вeкa. Я вoрoвaл всякoe дeрьмo. Пoтoм вoзврaщaлся и прoдeлывaл тo жe сaмoe снoвa и снoвa. Oднaжды мнe приглянулся мaгaзин oдeжды Sarah Clarke’s, кoтoрый нaxoдился нeдaлeкo oт мoeгo дoмa в Aстoнe. Вo время первого взлома, схватив несколько вешалок, я подумал, что смогу загнать это барахло в пабе. Но забыл взять с собой фонарик, поэтому оказалось, что я спер детские слюнявчики и ползунки. С таким же успехом можно было пытаться загонять собачье дерьмо. Так что я вернулся и на этот раз стащил 24-дюймовый телик. Но он оказался слишком тяжелым и свалился мне на грудь, когда я перелезал обратно через забор за магазином. Около часа я не мог даже пошевелиться, просто лежал в канаве с крапивой и чувствовал себя полным идиотом.
Под наркотой я был как Мистер Магу (комедийный персонаж, вечно попадающий в неловкие ситуации и неприятности. Герой множества мультфильмов и одноименного полнометражного фильма 1997 года производства. — «МК»), это да. В конце концов мне удалось сбросить с себя телик, но пришлось его там и оставить. С третьей попытки мне удалось стащить несколько рубашек. И даже пришла в голову блестящая идея надеть перчатки, чтобы работать как настоящий профессионал. Единственная проблема оказалась в том, что у одной перчатки не было большого пальца, так что я оставил идеальные отпечатки по всему магазину. Через несколько дней, когда копы пришли ко мне домой, то обнаружили и перчатки, и кучу барахла.
«Перчатка без пальца? — сказал коп, застегивая на мне наручники. — До Эйнштейна совсем немножко не дотянул, да?» Примерно через неделю состоялся суд, на котором мне влепили штраф в сорок фунтов. Это оказалось больше, чем у меня было за всю мою жизнь. Я никак не мог их заплатить, если только не ограбить банк… Или не одолжить у отца. Но мой старик отказался помогать.
— Я честно зарабатываю свои деньги, — сказал он. — С чего бы мне отдавать их тебе? Пусть это станет для тебя гребаным уроком.
— Но, папа…
— Ради твоего же блага, сынок.
Разговор окончен. Судья приговорил меня к трем месяцам в английской тюрьме «Уинсон Грин» за «неуплату штрафов». Если честно, когда я узнал, что сяду в тюрьму, то от страха чуть не наложил в штаны. «Уинсон Грин» представляла собой старую викторианскую тюрьму 1849 года постройки. Работали там отъявленные ублюдки. Даже главный тюремный инспектор страны позднее признавался, что Уинсон Грин — самая жестокая, вонючая, беззаконная гребаная дыра из всех, виденных им ранее. Я умолял отца заплатить штраф, но он настаивал на том, что пребывание в тюрьме, возможно, наконец научит меня уму-разуму.
Как и большинство подростков, которые совершают преступления, я просто хотел произвести впечатление на своих дружков. Думал, что круто быть плохим парнем, и старался им быть. Но передумал, как только попал в «Уинсон Грин». В комнате приема сердце у меня билось так громко и часто, что я решил, будто оно выскочит из груди прямо на бетонный пол. Охранники вытряхнули все у меня из карманов, положили в маленький пластиковый пакет — кошелек, ключи, сиги — и хорошенько посмеялись над моими длинными мягкими каштановыми волосами.
«Ты понравишься парням в блоке H, — шепнул мне один из них. — Приятного душа, сладкий пирожочек». Я понятия не имел, что он имеет в виду. Но очень скоро понял. Если только ты не мечтал работать на заводе и упахиваться в ночные смены на сборочной линии, то от юности в Астоне ждать было нечего. Единственные рабочие места были на заводах. А жилые дома разваливались, в них даже не было сортиров. В Мидлендсе во время войны производили много танков, грузовиков и самолетов, поэтому в Астоне во время «Блица» сосредоточилась промышленность. Когда я был маленьким, на каждом углу были «строительные площадки» — дома, которые немцы сравняли с землей, пытаясь разбомбить оружейный завод Касл Бромвича. Много лет я думал, что так называются детские площадки.
Фото: instagram/ozzyosbourne
Сложное детство
Я родился в 1948 году и вырос в доме номер 14 в середине улицы Лодж-роуд, по обеим сторонам которой стояли дома с террасами. Мой отец Джон Томас Осборн был слесарем-инструментальщиком и работал в ночные смены на заводе компании «Дженерал Электрик» на Уиттон-лейн. Все называли его Джеком — по какой-то причине тогда так называли Джонов. Отец часто рассказывал мне о войне — в начале 1940-х он работал в Глостершире, а немцы каждую ночь бомбили Ковентри, находящийся примерно в пятидесяти милях. Они сбрасывали взрывчатые вещества и парашютные мины, и город горел таким пламенем, что при отсутствии электричества отец мог читать газету. В детстве я по-настоящему не понимал, какой это был ад. Представьте себе: люди ложатся спать и не знают, доcтоит ли их дом до рассвета…
Кстати, после войны жизнь была не намного легче. Когда отец возвращался утром домой с ночной смены, моя мама Лиллиан шла работать на завод «Лукас». Чертовски изнурительная рутина, и так день за днем. Но они никогда не жаловались.
Мама была католичкой, но не особо религиозной. Никто из Осборнов не посещал церковь — правда, какое-то время я ходил в воскресную школу при Церкви Англии, потому что больше нечего было делать, а там на халяву давали чай с печеньем. Но мне это не сильно помогло в жизни — учить по утрам рассказы из Библии и рисовать младенца Иисуса. Не думаю, что викарий гордился бы своим учеником.
Воскресенье было для меня худшим днем недели. Я был ребенком, которому постоянно нужно развлекаться, а с развлечениями в Астоне было не густо. Только серое небо, пабы на углу каждой улицы и не очень здоровые люди, которые, как животные, пахали на сборочных линиях. Но у работяг была своя гордость. Например, они выкладывали фальшивыми камнями стены муниципальных домов, чтобы те выглядели так, будто это гребаный Виндзорский замок. Не хватало только рвов и подъемных мостов. У большинства домов были террасы, как у нашего, и каменная облицовка одного дома заканчивалась как раз там, где начиналась штукатурка на другом. Смотрелось ужасающе.
Я был четвертым ребенком в семье и первым мальчиком. У меня три старшие сестры: Джина, Айрис и Джиллиан. Не понимаю, когда мои родители успевали этим заниматься, но вскоре у меня появилось еще два младших брата: Пол и Тони. Так что в доме номер 14 на Лодж-роуд было шестеро детей. Полный дурдом. Как я уже говорил, в те дни в домах не было унитазов, только ночное ведро у кровати. Джине, как самой старшей, досталась отдельная спальня в пристройке позади дома. Все остальные жили в одной комнате, пока Джина не выросла и не вышла замуж. После этого пристройку заняла Айрис.
Большую часть времени я старался не путаться у сестер под ногами. Они постоянно ссорились друг с другом, как это бывает у девчонок, а я не хотел попасть под перекрестный огонь. Но Джина всегда старалась присматривать за мной, она была как вторая мама. Мы до сих пор говорим по телефону каждое воскресенье, что бы ни случилось. Честно признаться, не знаю, что бы я делал без Джины, потому что был очень нервным ребенком. Меня все время преследовал страх неминуемой смерти. Я был уверен, что если наступать на трещины в асфальте по пути домой, то мать умрет. А когда отец спал днем, я начинал волноваться, что он умер, и тыкал его промеж ребер, чтобы убедиться, что старик еще дышит. И поверьте — отец был этим чертовски недоволен. А подобные жуткие мысли постоянно крутились у меня в голове.
Самое страшное воспоминание
Большую часть времени мне было очень страшно. Мое самое первое воспоминание — именно о том, что мне было страшно. Это было 2 июня 1953 года: день коронации королевы Елизаветы. В то время отцу безумно нравился Эл Джолсон, американский актер и звезда эстрады. Мой старик ходил по дому, пел его песни, читал наизусть комедийные реплики и при любом удобном случае наряжался в его костюм.
Тогда Эл Джолсон был знаменит в основном своими пародиями на негров. Его выступлениями с зачерненным под негра лицом были настолько неполиткорректными, что в наше время ему бы за это здорово прилетело. Однажды отец попросил тетушку Виолетту сшить нам пару черно-белых костюмов в стиле исполнителей негритянских песен, чтобы мы облачились в них на время празднования коронации. Костюмы были просто потрясающие! Тетушка Виолетта даже достала нам подходящие белые цилиндры и белые бабочки, а еще пару полосатых красно-белых тросточек.
Но, когда отец спустился вниз с черным лицом, у меня на хрен снесло башню. Я кричал и плакал: «Что вы с ним сделали? Верните моего папу!» — и не затыкался, пока кто-то не объяснил, что папа просто намазался гуталином. Потом меня тоже попытались намазать этой штукой, но я снова взбесился. Я не хотел, чтобы на мне была эта штука, полагая, что она останется навсегда.
— Нет! Нет! Нет! Не-е-е-е-е-е-е-ет! — кричал я.
— Не будь трусишкой, Джон, — рявкнул отец.
— Нет! Нет! Нет! Не-е-е-е-е-е-е-ет!
Потом мы замутили еще одну тему: встали у стадиона «Астон Вилла» во время матча и брали с фанатов по полшиллинга за то, чтобы «присмотреть» за их машиной. В то время все оставляли машины незапертыми, так что во время матча мы забирались в них и безобразничали. Иногда пытались дополнительно заработать мытьем этих машин. Это был блестящий план, пока как-то раз мы не решили вымыть машину одного несчастного придурка проволочной щеткой. Когда мы закончили, с машины слезла половина краски. Увидев результат, чувак реально охренел.
Я не был плохим парнем, но очень хотел им быть. Я был обычным подростком и хотел, чтобы меня приняли наконец в одну из уличных шаек. Помню, у нас были клевые игры. Мы играли в войнушку, ребята с одной улицы против ребят с другой, бросались друг в друга камнями, а вместо щитов у нас были мусорные ведра, и мы изображали битву греков против римлян. Было весело, пока одному парню не попали камнем в лицо, и его не увезли в неотложку, потому что из глазницы хлестала кровь. Еще мы мастерили бомбы из подручных материалов…
Ба-бах! Хе-хе-хе. Не все, что мы делали, было настолько же хитроумно, как изготовление бомб, но почти все — так же опасно. Мы с Пэтом как-то построили землянку, вырыв ее в твердой глиняной набережной, вставили туда раму и доски, а в крыше проделали дыру для дымохода. Рядом были ржавые бочки из-под бензина, и мы спрыгивали с них на кусок старого рифленого металла, который служил идеальным трамплином — бумс! — приземляясь прямо на крышу землянки. Так мы развлекались несколько недель, пока в один прекрасный день я не угодил в чертов дымоход и чуть не свернул себе шею.
На пару секунд Пэт решил, что я отбросил коньки. Но лучше всего были строительные площадки. Мы часами страдали на них ерундой, что-то строили из щебня, что-то ломали, жгли костры. И все время искали сокровища… у нас было безумное воображение. Вокруг было множество заброшенных викторианских домов, где можно было играть, потому что Астон тогда только начинали отстраивать заново. Они были великолепны, эти старые дома, в них можно было заниматься чем угодно. Мы покупали пару двухпенсовых сигарет, садились в разбомбленных гостиных или каких-нибудь других комнатах, бездельничали и курили. Нашими любимыми марками сигарет были Woodbine и Park Drive. Сидишь там, в грязи и пыли, дымишь папироской и в то же время вдыхаешь плотный желтый бирмингемский смог.
Эх, было времечко. Школу я терпеть не мог. Точнее — просто ненавидел. До сих пор помню первый день в начальной школе Prince Albert Juniors в Астоне: меня пришлось тащить туда за загривок, потому что я верещал и брыкался. Единственное, чего я с нетерпением ждал, — это звонок с уроков в четыре часа. Я не умел как следует читать и не получал хороших оценок. В голове у меня ничего не задерживалось, и я не мог понять, почему мой мозг — бесполезный кусок долбаного желе. Я смотрел на страницу в книге, но толку от этого не было — словно она была написана на китайском. Я чувствовал, что из меня ничего не выйдет, будто уже родился неудачником. Только в тридцать с лишним лет я узнал, что у меня дислексия и синдром дефицита внимания.
