фoтo: Гeннaдий Чeркaсoв
«Нo я нe xoчу пo иx сцeнaрию, a пo мoeму нe пoлучaeтся»
— Тaнь, кoгдa я вaм пoзвoнил, прeдлoжил встрeтиться, вы пoчeму-тo удивились, скaзaли: «Ну, я сeйчaс ничeгo нe игрaю, и зaчeм я вaм нужнa?» Этo былa игрa или вы рeaльнo считaeтe сeбя никoму нe интeрeснoй?
— Я знaю, чтo для тoгo, чтoбы писaть o кaкoм-тo чeлoвeкe, нужeн инфoрмaциoнный пoвoд. Инфoрмaциoнный пoвoд — этo, eстeствeннo, мoй юбилeй. В связи с юбилeeм я всeм oткaзaлa, я кaк рaз ничeгo нe xoчу прo юбилeй, пoтoму чтo нe вижу смыслa, нe люблю. Нeт, ктo-тo любит, и я иx нe oсуждaю, нo я кaтeгoричeски прoтив. Этo нe кoкeтствo. Я oткaзaлa всeм тeлeкaнaлaм, дaжe кaнaлу «Культурa», пoнялa, чтo интeрeсую иx тoлькo кaк свидeтeль врeмeни, a нe кaк сaмoстoятeльнaя xудoжeствeннaя eдиницa.
— Знaчит, вaс oбижaeт рoль свидeтeля врeмeни, вы xoтeли, чтoбы былo тoлькo прo вaс?
— Знaeтe, я иду нa эти пeрeдaчи пoд другими услoвиями. Я иду зa дeньги.
— Нo зaчeм тaкoe сaмoуничижeниe? Вы зaмeчaтeльнaя aктрисa, пoчeму жe прo вaс нeльзя снять фильм? Нe любитe пaфoсa? Прячeтeсь oтo всex?
— Пoтoму чтo oни зaрaнee знaют, чтo будут прo мeня снимaть, и я дoлжнa влeзaть в эти рaмки, тoлькo пoэтoму. И пoтoм, я с мoлoдoсти не люблю юбилеи. Помню, давно уже устроили творческий вечер молодых актрис в ВТО — мне, Татьяне Кравченко и Марине Игнатовой. Я помню, насколько все это было бессмысленно и нервно. Тогда я себе сказала: никогда больше этого не делать. И я верна некоторым принципам. Сколько я участвовала в юбилеях достойнейших людей, достойных актеров и видела: боже мой, как это нервно!
— Ну да, а прекрасный актер Анненков после празднования своего 100-летия ушел из жизни.
— …И я видела этих блестящих, изумительных, ироничных людей, которые тряслись как осиновый лист. Столько переживаний, ну ради чего? Доказать, что он блестящий артист? Но это и так все знают. Я не вижу смысла, честно говоря. А нервы жалко. Интервью я тоже не люблю телевизионные. Если бы говорили о моих ролях, о том, что мне дорого, интересно… Но сейчас жизнь такова, что это никому не интересно. Такой формат. По крайней мере это пытаются смешать с личной жизнью, с какими-то скандалами, которые, безусловно, были в моей жизни, я не делаю из себя святую. Но я не хочу по их сценарию, а по моему не получается.
— Но, по-моему, полтинник вы отметили неплохо?
— Ничего подобного, я уехала в Арабские Эмираты и сидела там. А если что-то снимали до этого, то на коммерческой основе, за деньги.
— Честно. Утром деньги — вечером стулья?
— Да, потому что это тяжелая работа, нервы. А сейчас мне пиар не очень нужен, потому что я веду тихую, полузатворническую жизнь.
— Но простите: а деньги вам нужны?
— Денег минимум у меня есть, минимум себе обеспечила.
— Чтобы не шиковать, но как-то достойно…
— Да. Мои запросы невелики, но они и не нищенские. Естественно, я не покупаю уже сейчас столько одежды, сколько я покупала раньше. Тратила на это все гонорары. А с возрастом и здоровье не то, я стала капризная к условиям. Поэтому больше езжу в Юрмалу… Длительные прогулки, хороший воздух, хорошая вода, еда, нет агрессии большого города. Медленный ритм жизни, который я полюбила.
«Женских ролей мало, в сто раз меньше мужских»
— А почему же многие ваши коллеги говорят, что без сцены просто не могут, что в этом вся их жизнь, их счастье? Врут, что ли?
— Это чистая правда, они не врут. Но и я не вру. Больше всего на свете я боялась этой зависимости, потому что видела много прекрасных актрис, которые перешли в такой возраст, немолоденький… Я видела их тоску. Тогда ей говорили: «Ну, займись чем-нибудь, сходи в бассейн». А она говорила: «Я хочу только играть». Дело в том, что возрастных ролей немного, так исторически сложилось. Женских ролей вообще мало, в сто раз меньше мужских.
— Недавно повторяли сериал «Бригада». Там Валентина Теличкина играет маму Безрукова. Это, наверное, чуть ли не единственный фильм за последние 20 лет, куда ее позвали?
— Ну и что, я тоже играю мам. У меня небольшие роли, один-два дня. Но если меня не позовут, я не умру. Ну и Теличкина не умерла, она замечательная актриса. Я понимала, что наступит время, когда востребованность уйдет. Да вообще, может наступить время, когда профессия закончится. Не хочу сказать, что все гладко, потому что и здоровье уже не то, и энергия не та, и фигура не та.
— Фигура та!
— Нет, не та. И зрители не те, и театр не тот, и требования другие. И время это не мое.
— Но мы с вами знаем банальное: времена не выбирают…
— А я что, сказала что-нибудь плохое? Я сказала, что оно не мое, и очень это ощущаю. У меня нет ни малейших претензий. Я, например, с интересом смотрю за тем, как все развивается. И, в общем, должна высказать уважение, потому что они в очень тяжелых условиях, эти нынешние актеры, режиссеры, сценаристы. Формат душит, не мне вам рассказывать. Где этим актрисам набираться опыта?
— Но вы же в антрепризах играли.
— У меня прекрасные антрепризы. Просто там участвует небольшое количество актеров и маленькие декорации. Но это не халтура, так принято. Однажды я сделала антрепризу в девять человек, но она не стала жить. А спектакль был очень хороший. К тому же антреприза была хороша, когда актеры остались без работы, без денег, но еще с сильной профессиональной гордостью и ответственностью. Теперь все поменялось. Теперь в антрепризах денег намного меньше, чем на ТВ. Особенно это мужчин касается. Поэтому даже если мужчины соглашаются на антрепризу, то, как только они получают какую-то роль на ТВ, они все отменяют.
— Подставляют?
— Да, нарушены все принципы, и это стало в порядке вещей.
— Значит, простой порядочности тоже больше нет?
— Абсолютно. Когда спрашиваешь человека: «Ну как же ты нас бросаешь?» «Мне надо кормить семью», — отвечает. Я не говорю, что это плохо, просто так есть. Грубо говоря, побеждает здравый смысл, коммерческий здравый смысл.
— А вам, извините, разве не надо кормить семью? У вас же Катя, дочка, кажется, в Америке учится.
— Да, и для меня это было очень дорого, но мы вовремя успели, как раз когда рубль был рублем. Я же все равно где-то снималась, не отказывалась, когда меня звали. И, конечно, отец дочки, Михаил Мишин, принимал активное участие в денежной помощи ей. Он очень любит Катю и во всем ее поддерживает. А сейчас, конечно, мы бы не потянули это счастье.
— Катя не вернулась еще?
— Вернулась. Окончила там театральную школу, потом еще год там прожила. Составила себе резюме, принимала участие в студенческих фильмах. Но грин-карты у нее нет, и она приехала сюда в ожидании, как сложится ее дальнейшая судьба с документами. И ей вдруг понравилось.
— Что понравилось — московская жизнь? У нее же диплом актрисы. Это же ужасно.
— Когда она жила в Америке самостоятельно, это был для нее очень тяжелый год. Она поняла, что такое быть начинающей актрисой в Америке. Это очень жестко без связей. Хотя там очень интересная другая жизнь: актеры любого возраста за строчку в резюме готовы идти сниматься к школьникам. Очень жестко. Но теперь она пробует быть молодой актрисой здесь. Снялась уже в нескольких эпизодах, ходит здесь на кастинги. Она должна все сама пройти, вне зависимости от того, кто у нее мама.
«Блондинка за углом».
«Нет беззащитных актрис, они не выживают»
— Вы вспоминаете «Ленком»? С этого же все начиналось?
— Конечно, вспоминаю, почему нет. Я там играла семь лет.
— Но почему ушли?
— Потому что я ничего не играла и знала, что не буду играть. Там и так актрисы ждали по несколько лет, пока до них дойдет очередь. Так и Янковский несколько лет сидел без ролей. Но Захаров ставил спектакли, которые ему казались нужными, которые его волновали. Там был абсолютизм. Захаров жесткий был человек.
— Без этого невозможно?
— Конечно, невозможно. Театр — такое заведение сумасшедшее, если там не будет жесточайшей диктатуры, ничего не получится. Но когда диктует талантливый человек, такой как Захаров, и все подчинялись беспрекословно… Другое дело, когда диктует придурок… А «Ленком» был передовой театр. Я пришла и сразу попала на революционный этюд на небольшую роль в спектакле, где в главной роли Янковский играл Ленина. Татьяна Ивановна Пельтцер — всеобщая любимица, Евгений Павлович Леонов — всеобщий любимец. И тут же вся молодежь… Мы учились, как себя вести, как общаться. Вот недавно я прочитала в одном журнале интервью молодой актрисы. Она рассказывает, что ей завидовала другая молодая актриса и что-то там сказала, а она взяла стул, и им по башке!
— Вы хотите сказать, что в «Ленкоме» такой сюжет был невозможен?
— Стулом по башке — нет, выгнали бы обеих сразу.
— Знаете, лучше стулом по башке, чем втихую исподтишка…
— Нет! Втихую исподтишка было всегда и будет всегда.
— А вы разве всегда были к такому готовы?
— Я книжек много читала, там написано о том, какие идут войны. В театре должен быть инстинкт выживаемости, чтобы не ляпнуть того, что не нужно. Так вот: инстинкт выживаемости у меня был. Но когда я пришла в «Ленком», там была очень хорошая атмосфера, все были заняты делом, и театр шел вперед. И Захаров шел вперед. А мы, молодые, гордились, что там в спектаклях играет Чурикова, играет Караченцов…
— А потом вы ушли в Театр Ермоловой. И как начинали! «Спортивные игры 81-го года» — вся Москва ходила на ушах. А что потом? Дальше — тишина?
— Начало было бурное — это правда. А потом театр стал разваливаться. Туда же многие перешли: и Меньшиков, и Балуев, и Лена Яковлева — пошли к Фокину делать новый современный театр. Но дальше, я считаю, начались проблемы у Фокина. Знаете, быть главным режиссером трудно. И я считаю, Фокин не справился с ситуацией.
— Помните, как ваш замечательный партнер по «Забытой мелодии для флейты» Леонид Филатов говорил про актеров — сукины дети? Можно так сказать про вашего брата?
— Не знаю, это такой сложный мир — театр. Ермоловский совершенно не похож на «Ленком» и никогда похож не будет. Работая в одном театре, ты не подозреваешь, что в другом все не так, даже диву даешься. И когда ты становишься частью этого организма, то для тебя эта жизнь театральная является самой главной, все остальное совершенно неважно. Даже личное. В «Ленкоме» все бурлило благодаря Захарову. На улице брежневский застой, а там такая жизнь, настоящая. Помню, я читала, что Гиацинтова писала: «К своему стыду, я пропустила Октябрьскую революцию, настолько было все важно в театре. Правда, пару раз чуть не застрелили…» Вот так и я. Захаров делал такие острые спектакли, политические, а мы шли за ним. Это счастье, что я попала сразу в руки Захарова. Он сделал из меня актрису.
— Вы опять о «Ленкоме»… Но вот есть информация, что в Театре Ермоловой вы чуть ли 20 лет не играли, а трудовая книжка у вас там была.
— Я там играла, вначале очень много. Все мои спектакли были очень звездными, на них ходила публика. Но потом пошли 90-е, когда публика перестала в театр ходить. Начались распри внутри театра, очень большие. Но я никогда не жила жизнью этого театра, так и не прижилась там. После веселой, циничной, ироничной атмосферы в «Ленкоме» я не понимала той атмосферы, когда молодые люди могли говорить: «Я семь лет отдал этому театру!» Не приняла ни зал, ни гримерные, ничего не понимала. Только была надежда на какое-то творчество, на роли. Я не была любима труппой, абсолютно. К тому же театр закрыли в связи с войной гражданской внутри театра, и смешной, и страшной, как все гражданские войны. Труппа разделилась, дралась и кусала друг другу пальцы. А я наблюдала за этим со стороны, у меня в кино много работы было.
— Глядя на вас, кажется, что вы не тот человек, который участвует в интригах.
— Почему, я могу. Все актрисы могут. Нет беззащитных актрис, они не выживают. Это все враки: у нее тонкая кожа. Такие, с тонкой кожей, все давно в психушке или вне профессии. Те, кто выживает, они умеют выживать, понимаете.
— И вы можете схитрить?
— Могу, запросто, без разговора — когда мне надо. Я предпочитаю этого не делать, но могу. Конечно, ради имиджа я должна была сказать: «Я никогда не участвовала в интригах, я вся такая чистая». Но я ненавижу, когда так говорят. Все, кто так говорит, я их знаю. И все они врут. И мне это всегда смешно. Театр намного ужаснее и намного прекраснее, чем говорят о нем. И артисты все гораздо сложнее и интереснее. С некоторыми вообще было опасно рядом находиться.
— А с вами?
— Ну да, актриса же проходит разные периоды. Какое-то время я позволяла себе быть истеричкой и считать свое мнение последней инстанцией. Все это проходят. Потом жизнь ставит на место. Все получают по голове, все. И я тоже получила. Но это связано с личным… Ужасно я себя вела. А поняла, когда сама стала режиссером. Нас там кинули хорошо, обманули, но дело не в этом. Все ждали моего провала, и потом как начали писать. Все, кто писал гадости, у меня в черном ящике. Я их не забыла. После этого я заболела, у меня началась фобия, я стала бояться СМИ. Но я-то знала, что они были неправы.
— Но и «Блондинку за углом» ругала советская кинокритика?
— Я тогда была актрисой, и мне было наплевать. Я настолько была уверена в себе. «Наш Декамерон» Радзинского в постановке Виктюка обругали все, даже круглый стол собрали, что актриса не должна в этом участвовать. А мне было плевать. На афишах писали: «Догилева — гений!» Хотя это не значит, что я самовлюбленная. Я большая самоедка и первой буду рыдать, если плохо сыграла спектакль. Тогда, сейчас не буду. Я сейчас не играю.
— На Олега Меньшикова у вас нет обиды? Он пришел в Театр Ермоловой и помахал вам ручкой. Вам пришлось уйти.
— С Олегом мы были очень близкие друзья. Потом дружба наша стала сходить на нет. Сейчас у меня к нему нет никаких чувств, а тогда была жестокая обида. Он-то прекрасно знал, что, когда театр закрыли, играла только я. То есть оставили те спектакли, которые собирали публику. Меня гоняли в хвост и гриву по таким дырам… Потом театр открыли. Но я к тому времени родила ребенка и сказала, что больше не буду играть «Наш Декамерон». Ну, возраст все-таки… Я поздно родила ребенка, он все время болел. Хотела уходить из театра, написать заявление об уходе, и вдруг я узнаю, что собрался худсовет с одним вопросом: как уволить Догилеву, чтобы поделить ее совсем небольшую зарплату? А уволить меня было нельзя: у меня маленький ребенок. Я была настолько потрясена, что сказала: а теперь я не уйду. От меня всячески хотели избавиться, хотя именно я приводила в спектакль звезд и деньги. Мне не дали там поставить спектакль, так меня не любили. Вызвал директор, говорит: «Уходи в академический отпуск». А я: «Никуда не уйду, увольняйте по статье. Но я вас предупреждаю — буду судиться». Я очень взъярилась, знаете, ведь все это было несправедливо. Но когда я уже сама решила, что надо уходить, тут и появился Меньшиков нежданно-негаданно. Мы уже не были с ним близкими корешами. Но раз он пришел, я уже не стала увольняться, позвонила ему даже. А потом мне намекнули, что я нежелательная персона в театре. Я сказала: «Да, о’кей, я уйду». Вот так.
фото: Михаил Ковалев
«Мы спасали старую Москву, и это было движение души».
«Что же вы так пьете, мы же вас так любим»
— А теперь про политику. Вспоминается ваша война с Михалковым, Козихинский переулок.
— Стояли мы там, потому что варварски разрушали соседние дома, а мы их спасали. Все подвалы пошли трещинами, мы лазили по подвалам. Мы спасали старую Москву, и это было движение души. Я не жалею об этом, хотя жестоко за это заплатила нервами, здоровьем и глубочайшим разочарованием в справедливости. И не я, просто медийное лицо, я присоединилась к инициативной группе. И тут все радостно закричали: «Догилева против Михалкова». Не в Михалкове дело! Мы старую Москву спасали.
— И с вами там был Сергей Удальцов. А вы знаете, что он уже давно сидит? И его почти все забыли.
— Да, мы хорошо знакомы. Но я честно скажу: мы старались потом его не звать и обходиться уже без него. Потому что там, где мы могли договориться с милицией, он не договаривался, а, наоборот, шел на конфликт. А мы же мирные люди.
— Но ваш бронепоезд…
— Нет, наш бронепоезд расколошматили. Сейчас ни одному благому начинанию не победить. Ни сил я не вижу, ни настроения у населения гражданского, которое могло бы такую борьбу возглавить. Для этого нужны профессионалы. Так что я убралась восвояси с гражданской позиции. Но я офигительный боец, офигительный. Я боролась до конца, никогда не думала, не ожидала от себя такого. Мы пришли в здание ЦАО, нам сказали — уходите. Мы сидим. Тут вдруг омоновцы с автоматами. Я им прямо в глаза: «Я буду бороться». Они пошли на нас, и вдруг… я упала. Почему, сама не знаю. Но поняла, что нужно лечь на землю, сразу. Ну, они меня и понесли, за руки, за ноги. А я кричала: «Я умираю!» И люди вокруг стали говорить: «Оставьте ее, она умирает». Вот такая я была оппозиционерка. Но сейчас это все в прошлом. Сейчас я пенсионерка, и мне хорошо.
— Отчаяние не наступает?
— Да, я очень депрессивная. Все мое здоровье связано с депрессиями, неврозами. У меня были большие проблемы… Я считаю, что это профессиональное заболевание. Как у шахтеров легкие и кости, так у актрисы носоглотка и нервы.
— На Руси есть такой хороший способ этот стресс снимать… Хотя так можно дойти до серьезных проблем.
— Да, алкогольная тема тоже меня всегда сопровождала. Я, наверное, единственная в стране совершила так называемый каминг-аут. Так и сказала: да, я пью, но у меня проблемы. Это тоже было продиктовано благими намерениями. Мне казалось, что у меня такая жестокая зависимость, что было совсем не так. Это было нечто другое, как мне потом объяснили. Мне так стыдно стало, ужасно. А казалось, что как в Америке, надо сказать, что это проблема. После этого мне стали, с одной стороны, все звонить и просить советов. И я давала эти советы. Мне всегда противно, когда артисты говорят: я не пью, я не пью. Но это был один из последних романтических порывов, когда я считала, что слово наше отзовется. А отзывается оно отвратительно. Потому что, с другой стороны, я стала главная алкоголичка страны, и все недруги иначе как «алкашка» меня не называли долгое время. Но в итоге я благодарна любви зрителей, потому что даже в самые черные периоды, когда писали обо мне гадские статьи, где не было ни слова правды, мне зрители говорили: что ж вы так пьете, мы вас так любим! Ой, у меня такая бурная жизнь была, видите, сколько наговорила… Но я ничего не придумала. Если только чуть-чуть…
