фoтo: Aлeксeй Мeринoв
Сaтиричeский клуб «12 стульeв» нe смoг бы сущeствoвaть внe aтмoсфeры «Литeрaтурнoй гaзeты». Рoзыгрыши, рeпризы, aнeкдoты были вoздуxoм, кoтoрым дышaли сoтрудники лучшeгo, нaилибeрaльнeйшeгo (нaскoлькo былo вoзмoжнo) издaния. «Гaзeтa интeллигeнции» — нaзывaли тoгдa «ЛГ».
…Рaбoтник oтдeлa внeшнeй пoлитики Якoв Бoрoвoй прoвoдит пoлитинфoрмaцию в кoррeктoрскoм бюрo. Яшу спрaшивaют: «Пoчeму в мaгaзинax нeт нaвoлoчeк и прoстынeй?» Oн нaxoдит oтвeт: «Всё жe гoвoрим o мeждунaрoдныx дeлax». Дeвoчкa-кoррeктoршa: «Спрoшу инaчe: пoчeму в Aнглии eсть пoстeльнoe бeльe?»
Нa кoнфeрeнции «Дружбa народов — дружба литератур» в Баку участников потчуют грушами: «Очень вкусный сорт — бери-я». Фотокорреспондент «ЛГ» Саша Карзанов: «Уже давно в Андропова переименовали!»
Блистательный Аркадий Ваксберг, вернувшись от министра Щелокова, рассказывает: «Николай Анисимович говорит: «Вы с братом даете… Такие детективы пишете!» (Министр спутал журналиста с братьями Вайнерами.)
(Забегаю вперед: прикованный, как Прометей к скале, к больничной койке — капельницами, Аркадий Ваксберг не мог поверить, что умирает, сорвал больничные катетеры и нашлепки, сбежал из палаты.) Комическое и душераздирающее шагают рука об руку…
Поразительные люди в «ЛГ»! Непревзойденный фантазер Анатолий Рубинов — фронтовик-летчик и прирожденный пересмешник. Получаю письмо: «Дорогой Андрей! Увидел вашу фамилию в афише. Вы названы молодым писателем. Но для меня вы не молодой писатель. Я давно вас читаю. В моем собрании автографы Булгакова, Зощенко, Хармса. Не могли бы и вы прислать ваш автограф?» Подпись: «Павел Соломонович Шпринтинбед». Пишу: «Дорогой Павел Соломонович! Для меня большая честь…» Через два дня в буфете «Литературной газеты» Анатолий Захарович Рубинов спрашивает: «Андрюша, знаете, как переводится с немецкого Шпринтинбед? Прыгай в кровать!» Конечно, он меня разыграл! Уникальный, не втаптывающий, не унижающий, а возвышающий прикол! Разыгрывают ли так сегодня?
(Между прочим, в редакцию поступило письмо от литературного критика Юрия Минералова с жалобой: его статью «маринуют» слишком долго. Из редакции (неофициально) ответили: «У нас Рубинов и Яхонтов ждут очереди, так что вы, Минералов, не первый претендент». За словом в карман в «Литгазете» не лезли.)
Рубинов оказался провидцем: в кабинете Виктора Веселовского, главного администратора «Клуба ДС», куда мне вскоре пришлось переместиться из отдела русской литературы, висели в самодельных рамах портреты перечисленных Рубиновым классиков.
Я не хотел становиться администратором. Тем более главным. Над юмором не может быть начальников. Когда в комнате клуба собирались авторы и начинали острить, среди них не было начальников. А мне вменялось верховодить всем юмором СССР!
Если скажу, что в Клубе собирались лучшие ёрники Советского Союза, погрешу перед истиной. Приходили звезды первой величины и не самые известные авторы. Но именно от них удавалось услышать заковыристое: как получать деньги и не ходить на работу? Очень просто. Пишешь записку: «В моей смерти прошу никого не винить», принимаешь две пачки пургена и вызываешь «неотложку». Врачи кричат: «От пургена еще никто не умирал!» А ты: «Прощайте, братья!» Везут в психушку, начисляют 32 рубля ежемесячной пенсии. (Улавливаете, откуда пошла хохма об одновременном приеме слабительного и снотворного? Нынешние мастодонты жанра вышли, как из гоголевской «Шинели», из недр Клуба.)
Хорошо помню заветную дверь, ведущую в Клуб (почти как в каморке старого Карло) — обтянутую старым дерматином, из прорех торчали клочья ваты. Студентом журфака я принес сюда свой первый рассказ, отдал его Илье Суслову. Жива легенда: на партбюро Суслову давали характеристику для поездки в Болгарию. Евгений Дмитриевич Федоров, директор библиотеки, бывший чекист, спросил: «Илья, не хочешь быть болгарином? Не останешься в Болгарии?» Илья ответил: «Я русским хочу быть».
Когда мне предложили возглавить клуб, моя редакционная подруга Таня Архангельская взялась отговаривать: «Зачем? Ты серьезный человек». (Нужно было прожить жизнь, чтобы понять, насколько я несерьезен.) Таня организовала встречу с Юрием Верченко — одним из руководителей Союза писателей. Я искренне верил: кто-то может принять решение вместо меня. Верченко сказал: «Ну и вопросы задаешь! Если бы спросил: п…ть, б…г американцев, я бы ответил: п…ть! (Как видим, времена повторяются. — А.Я.) А идти ли тебе в клоуны, не знаю». Уговорила меня Валя Помазнева. Она сказала: «Люди живут тяжело, а тебе поручают и доверяют дарить радость и веселье. Разве от такого отказываются?»
Кстати, после того как я согласился вселиться в опустевший кабинет Веселовского, Верченко через Таню передал свой вклад в «Толковый словарь» «Клуба ДС»: «Мелиоратор — докладчик». Всем нравился «Клуб «12 стульев», все начинали читать «Литературную газету» с последней, 16-й страницы, но сатиры побаивались, ее обходили стороной. Верченко лестно было поучаствовать в состязании острословов, но печатать свою «блестку» он не разрешил. Я опубликовал ее значительно позже — в «Московском комсомольце», когда Юрия Николаевича уже не стало.
И вот: напротив моего письменного стола висели портреты Хармса, Зощенко, Булгакова и смотрели за каждым моим движением, наблюдали, какие материалы я подписываю в печать, какие бракую. Я работал над 16-й полосой, а она работала надо мной. Я был по тогдашним меркам молод: 33 года! Бессонными ночами планировал сверхсмелые публикации. Не всё мне позволяли. (Ах, какой дивный фельетон Лиходеева был зарублен!) Но многое из высмеивающей литературы удавалось пробить и напечатать.
Напряженная страда закончилась тяжелейшим воспалением легких. Врачи не могли сбить температуру, заподозрили туберкулез. Если бы не международные связи «ЛГ», меня, быть может, не спасли бы. Редкий антибиотик привезли из Индии. Один из авторов, по профессии медик, успокаивал: «Отправят лет на десять в санаторий, на свежий воздух. Будешь получать пенсию 32 рубля…» Улавливаете перекличку с пургеном? Рифмы жизни, рифмы юмора!
16-я полоса одарила близким знакомством с поразительными современниками. Каждую среду раздавался звонок Никиты Богословского. Он драконил те выпуски, в которых не обнаруживал своего имени. Звонил начальству, говорил, как плохо я тружусь. Я возненавидел Богословского. Лишь в последние годы его жизни мы сблизились, и я узнал, какой он добряк. Приезжал к нему в Котельники, он рассказывал о таких своих розыгрышах, про которые не знал никто. Они были небезобидны. Он приехал к известному писателю, тот ждал курьера из поликлиники, приготовил анализ… Богословский подменил бутылку и налил в нее пиво. Писателя срочно госпитализировали: жидкость в лаборатории проверяют не на вкус и цвет, а на химический состав. Состав привезенной влаги был несовместим с жизнью.
Никита Владимирович не общался с сыном, моим тезкой. Огромная трагедия! Не могу забыть повесть, которую написал Андрей. Ее герой, работник морга, влюбившийся в красивую девушку, видит ее привезенный труп.
Гениальный Леонид Зорин — автор «Царской охоты», «Диона», «Покровских ворот»… Отважный историк-литературовед Даниил Аль (я ездил к нему в Ленинград, он трудился в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина)… Певец и поэт Александр Дольский… Евгений Моргунов… Бывалый… Удивительный актер и глубокий человек, игравший на пианино и представлявшийся при знакомстве внебрачным сыном пионера Павлика Морозова… Пародист Александр Иванов, его прозвали «перпендикуляром»… Он пришел и сказал: «Я был против твоего назначения шефом Клуба. Даже ходил в ЦК партии. Но теперь будем вместе». И дал мне рекомендацию в Союз писателей. А вот Арканов поддержал меня сразу и безоговорочно. Зиновий Высоковский, произносивший со сцены умопомрачительно смешные монологи: «Люлёк»… Он же пан Зюзя из телевизионного «Кабачка «13 стульев»… Кабачок отпочковался, конечно, от «Клуба «12 стульев». Хочу обратить внимание на роль стульев в развитии отечественной сатиры. Впору защитить диссертацию на эту тему.
Зиновий Моисеевич заболел. С моим другом Петром Спектором мы решили навестить его в больнице. Купили фрукты… После устного выпуска «МК», который проходил в Подмосковье, приехали на Пироговку лишь к полуночи. Дверь клиники, естественно, была заперта. Спектор назвал имя своего приятеля, одного из тогдашних руководителей Москвы. Нам тотчас открыли. Вспыхнул свет, побежали заспанные врачи. Высоковский вышел с округлившимися глазами: «Ребята, в чем дело?» — «Зяма, мы тебе фрукты привезли…»
Павел Гусев, только-только назначенный главным редактором «Московского комсомольца», опубликовал на 16-й странице «Литгазеты» фельетон о советских туристах, приехавших в Будапешт. Наши люди, одержимые шмуткоманией (в СССР царил тотальный дефицит), увидев химчистку, где висели вычищенные дубленки, ринулись примерять. Протесты владельца химчистки оказались тщетны.
Можно ли было вообразить, что скромный «МК» заменит отчаянную «Литературную газету», примет эстафету из ее рук, станет публиковать судебные очерки, равные тем, которые выходили из-под пера Ваксберга, Чайковской, Борина, а рубрика «Срочно в номер!» перевоссоздаст лучшую на 16-й полосе — «Рога и Копыта», зубоскалившую над вымышленной абракадаброй, «МК» же говорит о реальных, действительных абсурдах!
Ничто не пропадает, не исчезает бесследно.
Работа на 16-й полосе «Литературной газеты» оказалась счастливейшей полосой моей жизни.
