фoтo: Свeтлaнa Xoxрякoвa
— Пoнятнo, чтo я пoлучил кoлoссaльный oпыт, рaбoтaя нaд oбрaзoм Пaпы Римскoгo, и oн кo мнe будeт eщe нe рaз приxoдить, — рaсскaзывaeт Aлeксeй. — Мнe o нeм пoстoяннo нaпoминaют.
— Тaм или здeсь?
— Здeсь. Я жe с кaтoликoм рaбoтaю в тeaтрe. В Литву мы eздим чaстo. И с тeaтрoм нa гaстрoли и прoстo тaк.
В Рoссии у Гуськoвa бeшeнaя пoпулярнoсть, xoтя знaют eгo пo дeсяткaм сoвсeм другиx рoлeй — в кинo и Тeaтрe им. Eвг. Вaxтaнгoвa. Кoгдa мы встрeтились в oднoм грузинскoм рeстoрaнe, xoзяин зaвeдeния рaспoрядился дeнeг с любимoгo aртистa нe брaть: «Мы oчeнь любим вaс и вaшe твoрчeствo, тaк чтo счeтa нe будeт». Спрaшивaю у Aлeксeя: «Чaстo тaкoe случaeтся?». Oтвeчaeт: «Нeчaстo. В Итaлии бывaeт, чтo принoсят кoмплимeнт oт зaвeдeния, узнaют, пoскoльку мнoгиe видeли мoeгo Пaпу. Пoслe пoкaзa кaртины в Oнфлёрe приехал отряд монахинь, чтобы лично познакомиться, и местный кюре стал захаживать для разговора.
Недавно довелось побывать на съемках новой картины под рабочим названием «Элефант» Алексея Красовского в Павловске, под Петербургом. Алексей Гуськов работал там не только как актер, но и как продюсер. А одну из ролей — шоколадного короля — сыграл его друг, популярный французский писатель и режиссер Фредерик Бегбедер. Сам Гуськов снимался в его фильме «Идеаль».
«Сделали селфи на фоне памятника и ушли. И это итог жизни?»
— Многие накануне юбилея предпочитают скрыться. То ли от цифр смущаются, то ли бегут от суеты.
— Я уже ничего не боюсь, разве что переживаю за здоровье близких. 60 — красивая дата. 6:0 в мою пользу. Пусть будет и 7:0, и 8:0. Меня окружают люди, которые составляют суть моей жизни. С появлением социальных сетей, где количество френдов становится чем-то вроде спортивного достижения, создается иллюзия их присутствия в твоей жизни. Но все это фикция. Англичане посчитали, что у каждого человека за всю жизнь случается не более 200 контактов. Попробуйте написать имена людей, что-то значащих для вас, и вы убедитесь в этом. Наше существование настолько эфемерно, что мы существуем только в представлениях людей о нас и в их памяти. Дальше ничего не будет.
— Мой приятель еще в 35‑летнем возрасте говорил о том, как важно, кто пойдет за твоим гробом.
— Ух! Сильное заявление для молодого человека! А ведь правильно сказал. В нашей картине «Вечная жизнь Александра Христофорова» все начинается со сна героя: никто из близких не пришел с ним проститься. Так, трое случайных людей с работы. Доброго слова никто не сказал. Сделали селфи на фоне памятника и ушли. И это итог жизни? Волнует ли меня это? Я сплю очень хорошо, но, как написано у Булгакова, человек смертен, и смертен внезапно. Вот в чем беда.
— Вы готовы оценить сделанное?
— Прежде всего я актер со всеми вытекающими из нашей профессии последствиями. У меня были хорошие учителя — Евгений Евстигнеев и руководитель нашего курса Виктор Монюков. Они нас приучали к тому, что любой выход на сцену должен быть потребностью высказаться. В последние лет пять я стал откликаться только на то, что меня действительно волнует. Возможно, поэтому я немножко работаю в кино и продюсером. А в Театре Вахтангова, где служу, у меня такой худрук, который не возьмется за постановку, если не понимает, зачем это надо. И я этому бесконечно рад.
— Актерская профессия подарила вам много счастливых встреч, дала шанс оказаться там, куда многие никогда не попадут. Где вы только не побывали, даже в Канске!
— Выдающийся композитор Нино Рота, говорят, вообще из своей деревни не выезжал. Правда, он в Италии жил. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. С театром мы побывали на гастролях в Торонто, Риме, Нью-Йорке, Париже, Лондоне, Пятигорске и Тюмени. Зрители везде одинаковые. Что же касается поездки в Канск — не путайте с французскими Каннами, то попали мы туда после второго курса. До Канско-Ачинского обогатительного комбината можно было добраться только автобусом, потому что заканчивается Байкало-Амурская магистраль, которую так и не достроили. Вышла нас встречать вся «химия» на поселении. Мы играли водевиль, и когда на сцене появилась наша Маша Ситко, поднялся такой крик! Нашим зрителям больше ничего и не надо. Мы думали, что нас зарежут и закопают, пока ехали в «пазике» с людьми, сверкавшими металлическими зубами. Наивный Вася Сахновский — внук великого Сахновского, открывавшего Школу-студию МХАТ, наивно спросил: «Вы кто по профессии?». Ему ответили: «Медики. Режем». Наши девочки от страха сбились в кучку. Справа — лес, слева — лес.
— Зритель всюду непростой.
— Всякий продукт, как сейчас принято говорить, имеет свой спрос. Но это не связано с искусством. Чайковский в истерике написал письмо, когда сняли в середине сезона «Пиковую даму», стоившую ему стольких сил. Недавно я с Большим симфоническим оркестром под руководством Владимира Федосеева участвовал в концерте, читал письма Чайковского. В 1885 году Петр Ильич был озабочен теми же проблемами, которые волнуют нас. Он писал Надежде фон Мекк: «Я согласен с вами, что для нашего отечества настала непростая пора. Все ощущают определеннее недовольство и беспокойство… А вы замечали, до чего единодушно нас ненавидит вся Европа? Даже швейцарские газеты вторят Англии и требуют, чтобы Россия всюду уступала». А дальше — о том, что интересы искусства отойдут на второй план, и опять убийственная мысль, диктуемая государством, что Родина в опасности, парализует все проявления общественной мысли. Как вам?
— Вы вот говорите о Чайковском. Прислушайтесь к разговорам вокруг: люди обсуждают в основном то, где отдыхали, какую машину купили.
— Сейчас самое главное — самоирония. Она помогает нормально существовать. Если бы не улыбка по отношению к себе, давно бы нужно, как у Чехова, взять телеграфный провод и повеситься на первом столбе. Помню, как еще в техническом институте я зачитывался лекциями Лотмана. Не мог тогда понять, что же меня так притягивает, что я словно в них ныряю. Только недавно раскрыл секрет. Пушкин, Дельвиг, Кюхельбекер, о которых Лотман рассказывал, не были для него посторонними персонажами, он с ними жил. И складывалось ощущение, что словно вчера подвыпивший на пиру Дельвиг читал стихи и Пушкин их записал.
Возвращаюсь к 200 контактам, составляющим человеческую жизнь: я не хожу на ток-шоу, на открытие фестивалей и вручение премий, потому что меня разрушает ни к чему не обязывающее общение, восторженность по поводу того, что не вызывает восторга, но я почему-то должен восторгаться со всеми. Спасают два часа душа. Витя Сухоруков научил: «Прихожу домой, встаю под душ, включаю теплую воду на два часа. Все смывает к чертовой матери. После этого можно идти спать».
— Что вас расстраивает?
— Я заканчивал картину с ребятами, которым по 40 лет. Как раз шли выборы, и один из них спросил: «Откуда этих людей достали? Такое ощущение, что человек с прошлых выборов лежал в Мавзолее, как Ленин, и его оттуда извлекли». Запомнил много лет назад на всю оставшуюся жизнь: мне позвонили из Союза кинематографистов и спросили: «Ты за Бориса? Поедешь с нами в Пермь?». А я тогда молока не мог купить младшему сыну, ничего в магазинах не было. Я отказался, сказав, что работать надо, кормить семью нечем. И про меня стали говорить, что я с коммунистами. А человек должен работать, думать о семье, о своих близких. Если он в силах что-то изменить, то должен это сделать, прежде всего поменять что-то в себе.
фото: Ирина Середа
«Трудно убегать от шлейфа мужского артиста»
— Как-то вы мне сказали: «Я давно на самообслуживании».
— Так это слова Леонида Сергеевича Броневого. После «Таежного романа» и «Мусорщика», где я в двух профессиях — продюсера и актера, он спросил: «Лешка, ты на самообслуживании теперь?» Мне это очень понравилось. Все мои продюсерские проекты занимают минимум пять лет. Самое сложное — увлечь своей идеей, чтобы человек ее разделял. Началось все в 1994 году. С тех пор учусь одному — минимальным потерям от задуманного к осуществленному. В этом году выходит очень важная для меня картина «Вечная жизнь Александра Христофорова» — с точки зрения продюсерской и с точки зрения личного высказывания по поводу того, чем мы живем, в каких заблуждениях и мифах находимся, чего ждем от жизни. Может быть, вы вообще этого не увидите — и я не обижусь. Но если скажете после просмотра, что у вас хорошее настроение, то именно к этому я и стремился. Я хотел подарить людям радость. Все чаще задаюсь вопросом: зачем я два часа своей быстро несущейся жизни провожу в темном зале? Да я лучше к внучке поеду, с собакой погуляю, займусь своим здоровьем, с друзьями пообщаюсь. А здесь я людям могу точно сказать: «У вас будет хорошее настроение». Так хочу и дальше трудиться.
фото: Ирина Середа
В фильме «Вечная жизнь Александра Христофорова».
— Как сегодня складывается ваша европейская карьера?
— Она была очень насыщенной, начиная с фильма «Концерт» Раду Михайляну, появившегося в 2008 году. Это он проложил мне дорожку в Европу и стал во Франции моей визитной карточкой. Я за него получил итальянскую награду «Донателло». И на «Сезар» с «Концертом» ездил, и номинация на «Золотой глобус» имеется. Потом в моей жизни появился немецкий продюсер Штефан Арндт. Мы ним сделали две картины, в том числе «Четыре дня в мае». Часто приходили предложения из Франции и Италии, от которых я сразу отказывался. Играть консулов, сотрудников ФСБ, бандитов и наркодилеров не буду. Отказался от роли милиционера в шведском сериале, поскольку не знал режиссера. Может быть, он гений. Не стал работать в итальянском проекте, поскольку режиссер не дал сценарий почитать. Корю себя за то, что из-за другого фильма не случилось с «Молодым Папой». Я поехал на пробы к Паоло Соррентино со съемок черт знает откуда. Ради того, чтобы постоять с человеком, снявшим «Великую красоту». А пробовался на латышского Папу, отправленного на север. Соррентино потом нашел похожего на меня артиста с бородой.
— Другой бы все бросил и рванул.
— Вот я и ругаю себя за то, что не приложил максимум усилий, не раздвинул съемочный график. И там я не читал сценарий. Мне его целиком не дали, только мой кусок. Но рассказали, кто играет и про что.
— Звягинцев тоже сценарий актерам не дает.
— Я должен знать, где снимаюсь. Но вы неправильный пример привели. То, что делает Звягинцев, я прекрасно знаю. Видел все его фильмы, защищал «Левиафана» от обвинений в том, что это политическое кино. Талантливое произведение всегда вызывает социальный взрыв. Если будет предложение от такого художника, безусловно, буду с ним работать.
Фото из личного архива Алексея Гуськова
— На вас по-разному смотрят в Европе и у нас?
— Вы спрашиваете о штампе восприятия? Если там я смог сыграть Папу Римского, то у нас я патриарха не сыграю. Для этого есть другие актеры. Раньше я убегал от шлейфа мужского артиста. Как-то на фестивале «Киношок» нас повезли в станицу Гастагаевскую. Я вышел в серебристо-сером костюме и услышал женский крик: «Валя, беги скорее! Реальный мужской артист приехал!».
— Так ведь это роскошный комплимент!
— Сейчас я это понимаю. Но и признателен Римасу Туминасу, предложившему мне роль в спектакле «Улыбнись нам, Господи». Не сомневался, что буду играть каменотеса. Понятно же, к бабке не ходи. Кому, если не мужскому актеру, эту роль дадут. А Римас Туминас предложил мне совсем иную роль — странного человека, немного поэта и чуть идиота, воспринимающего жизнь чувственно, а не рационально. Он мне так и сказал: «Вы, вероятно, сильны в других ролях — и вас так пользуют. А мне кажется, что вы очень нежный и трогательный человек». То же самое было с Раду, когда он обнадежил: «Не все потеряно. С крестьянскими руками можно играть дирижера».
— Значит, надо идти на авантюру и иногда работать без сценария.
— Я прочитал сценарий «Крепкого орешка‑5», где герой шляется по чернобыльскому саркофагу и ищет компромат на Путина. Ну ладно — американское допущение. А дальше я смеялся до слез, когда герой Брюса Уиллиса приходит в русский полицейский участок и всем там вламывает. Американцы спрашивают: «Почему вы смеетесь?». — «Пусть ваш Брюс Уиллис к нашим ментам только зайдет», — ответил я. Обязательно надо читать сценарий, но тут отказали, сославшись на то, что запрещено.
— Вы работаете с Евгением Шелякиным и Алексеем Красовским, а это определенный сорт людей.
— С Красовским мы давно знакомы. Когда он пришел со своим сценарием, выяснилось, что он около пяти лет над ним работает. Алексей — человек моей поляны, моего круга. Удовольствие с ним работать. Когда я увидел «ЧБ» Жени Шелякина, подумал: какая легкая интонация. Долго искал под «Вечную жизнь» режиссера и нашел. У меня мало ролей, где реплика персонажа мною бы присваивалась. А в «Вечной жизни» именно так. Женя — быстрый человек, куда-то несется. Я ему посоветовал чуть приостановиться. Повороты-то резкие, надо быть поаккуратнее.
— Среди милиционеров тоже попадаются интеллигентные люди. Женя же работал в милиции. Они с Красовским — интеллигентные люди.
— Да, Света, я тоже интеллигентный человек, как мне кажется. Теряюсь в присутствии хамов, могу замкнуться. Шесть лет в карате дают о себе знать, но через какое-то время. А первая реакция — растерянность. До сих пор не знаю, как совладать с беспардонностью, гипертрофированным эго. Вот и тянусь к интеллигентным людям.
